История рода Фон Мекк

Чайковский в письмах своим близким о фон Мекк

Письма дают прекрасную возможность отслеживать не только эмоциональное состояние, но и обстоятельства, влияющие на них. Особенно если сравнивать освещение одного и того же вопроса или персоны разным адресатам. На ЭТОЙ странице можно посмотреть несколько цитат из переписки Петра Ильича Чайковского с близкими ему людьми, с которыми он более честно может обсуждать сложные вопросы. Выбраны строки из писем о Надежде Филаретовне фон Мекк. Здесь представлена малая толика - 3-5% процентов из всех писем в основном начального периода переписки.

На другой же странице, Вы можете прочитать цитаты из переписки Чайковского с мадам фон Мекк.

---

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (27 марта 1878)

[...] Я совершенно здоров, совершенно был бы счастлив, если б не беспокойство о тебе. Ах, Толя, как мне теперь кажется смешна вся трагедия, разыгравшаяся нынешней осенью! Как это было дико и глупо! Но если трагедия* оказалась теперь лишь водевилем, то это благодаря тебе, именно т е б е , да еще Надежде Филаретовне. Господи, сколько я должен быть благодарен этой чудной женщине и как я боюсь п р и в ы к н у т ь начать смотреть как на нечто должное мне на все, что она для меня делает. Никогда, никогда я не в состоянии буду д о к а з а т ь искренность моей благодарности. Я теперь уж стал затрудняться писать ей. В сущности, все мои письма к ней должны бы были быть благодарственными гимнами, а между тем нельзя же вечно изобретать новые фразы для выражения благодарности? 

* речь идет о свадьбе ПИ Чайковского с Милюковой.  Разряжение шрифта - оригинальное.

[...]Своим выздоровлением я больше всего обязан тебе, Надежде Филаретовне и Модесту, сожительство которого вместе с Колей (я безгранично люблю этого ребенка) составляют для меня истинное благо.  [...]

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (25 февраля 1878)

[...]На днях я тебе напишу подробно по поводу одного предложения Надежды Филаретовны. Она. предлагает мне десять тысяч для уплаты Антонине Ивановне перед на несколько лет пенсии. Я устал сегодня и не могу изложить подробно своего мнения — но во всяком случае помимо, тебя я ничего не решу. Но какова эта Надежда Филаретовна? Слыхал ли ты о чем-нибудь подобном?

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (21 марта 1878)

[...]На меня начинает находить хандра, тем более, что политика до крайности огорчает и раздражает меня. Курс страшно упал. Мне совестно перед Надеждой Филаретовной. Чего ей будет стоить промен следующей присылки денег, которая необходима мне, чтобы выехать отсюда. Целый день был ужасно нервен, зол и сварлив. Если б можно, так напился бы пьян. Гулял один. 

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (23 марта 1878)

 [...]Ничего более за этот день интересного не было, кроме разве письма от милой Надежды Филаретовны, как всегда ласкового и интересного. Она благодарит меня за откровенность, с которой я высказал ей, что нахожу неудобным говорить ей т ы.

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (27 апреля 1878)

 [...]От Надежды Филаретовны получил письмо с следующим предложением. Она зовет меня провести несколько дней в конце мая в Браилове, ее имении, в совершенном одиночестве. Разумеется, ее не будет. Она приедет туда лишь в июне. Я непременно хочу воспользоваться ее предложением.

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (10 мая 1878)

[...]Отменить мою поездку к Надежде Филаретовне я ни в каком случае не могу. Ей этого ужасно хочется, да и я не прочь побывать в этом месте, которое, говорят, удивительно хорошо. В другое же время ехать нельзя, ибо она сама будет у себя в имении в конце мая. [...] Проведем там недельку, а потом и восвояси. Итак, буду ждать ответа. Пиши по следующему адресу: по Одесской железной дороге, на станицию Жмеринка, а оттуда в Браилов, в усадьбу Н. Ф. Mекк.

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (17 мая 1878)

Проснулся я уже близко от Жмеринки, как-раз в виду Браилова и парового плуга, работавшего недалеко от железной дорскги. По поводу этого один господин, с тоном человека, вполне знакомого с местностью, рассказал, что Браилов принадлежит б а н к и р у Мекку, стоило три миллиона, приносит семьсот тысяч дохода и т. п. вздор. Подъезжая к Жмеринке, волновался. В зале меня дружелюбно встретил симпатичный молоденький лакашка, подававший нам, помнишь, ужин, которого я послал узнать, есть ли лошади из Браилова. Через две минуты явился М а р с е л ь . Он оказался совсем не француз, а туземец, прозванный кем-то Марселем. Учтивости и услуж- ливости необычайной. Пальто и шляпу имеет лучше моих, и потому, когда я уселся в великолепную коляску, запряженную великолепной четверкой, а он на козлы рядом с кучером, то я стал конфузиться и проконфузился до самого Браилова. Ехали около часа.

Дом — в полном смысле дворец. Моя комната — верх роскоши и удобства. Умывшись, я шествовал, по приглашению Марселя, в столовую, где стоял огромный серебряный самовар, кофейник на спирту, яйца, фарфоровый сервиз, масло и т. д. Кафе и чай идеальны. Я тотчас же заметил, что М а р с е л ь предупрежден: в разговоры не вступает, не торчит, а подавши то или другое, тотчас же уходит. Он спросил, как я желаю распределить день. Я приказал в час подать обед, а в девять чай с холодным ужинам. После кофе осматривал дом, который состоит из массы отдельных квартир, превосходно меблированных. Громадный каменный флигель, предназначенный для гостей, построен как гостиница: огромный коридор и по бокам нумера, содержимые (постоянно так, как бы они были обитаемы. Что касается нижнего этажа дома, где я живу, то нет пределов утонченной комфортабельности. В моей комнате все принадлежности туалета, как-то: щетки, гребни, ногтяные и зубные щеточки, мыло,. порошки, все имеется новое. На двух столах лежат бумага, перья и все принадлежности письма. Несколько шкапов с книгами стоят в разных комнатах. Повсюду интересные иллюстрированные издания. В музыкальном зало рояль, великолепная фисгармоника и  м а с с а  нот. В кабинете у Надежды Филаретовны несколько картин, из коих рекомендованный ею в прошлом письме Иоанн Креститель мне не понравился. Зато спящий ребенок из мрамора прелесть. В час я опять шествовал в столовую и имел обеденный стол. Очень тонко, но немножко легко. Закуски роскошные, вина тоже. Меню следующее: прентаньер, спаржа, цыплята и пирожное из сливок (я просил, чтоб было не более четырех кушаний). После обеда (рылся в нотах и гулял по саду. В четыре часа приказал подать экипаж и поехал на  с к а л у . Быстрая речка течет между двух скалистых и поросших густым лесом берегов: На лучшем месте устроена беседка. Гулял довольно долго, потом вернулся в шесть часов другой дорогой домой. Самое Браилово, как местность, не ахти что такое. Из окон нет вида никакого, кроме великолепных, впрочем, деревьев сада. 

 П.И. Чайковский - сестре Александре Ильиничне Давыдовой. Браілов, (18 мая 1878 г)

Милая моя Саня!

Пишу это письмо тебе и прошу тебя, в случае если оно придет, когда Модеста уже не будет, тотчас же отослать его. Я катаюсь здесь, как сыр в масле. Так как и с материальной стороны и с точки зрения красот природы мне здесь хорошо, так как я скоро увижусь с Вами и опять буду жить у Вас, так как и Толя скоро явится, то мне бы можно было здесь наслаждаться жизнью вполне.  [...]  А между тем очень, очень хорошо. Живу я в дворце, в буквальном смысле этого слова. Обстановка роскошная, кроме учтивых и ласково предупредительных слуг, никаких человеческих фигур я не вижу, и никто не является со мной знакомиться, прогулки прелестные, к моим услугам экипажи, лошади, библиотека, несколько фортепиан, фисгармонии, масса нот,— словом, чего лучше. [...]

 А л е ш а  в телячьем восторге от Браилова. Говорит: "что дом, что сад, что люди, что угощенье, и опять в лес можно ездить, и покойно и хорошо" и т. д. Вчера вечером, несмотря на то, что я один как перст, весь дворец, т. е. по крайней мере весь нижний этаж, был роскошно освещен. В 9 часов мне подали великолепный ужин с чаем, потом я музицировал и рылся в нотах, потом сидел у открытого окна и мечтал и воображал всех Вас, а в 11 часов лег спать на батистовых простынях и наволочках. Сегодня все утро прогулял, бродя по саду, который очень велик и местами очень хорош, особенно благодаря большому количеству старых толстых деревьев и массе сирени, впрочем, китайской. На розовых кустах огромное количество бутонов. Потом ходил в монастырь, который находится рядом с усадьбой. Монастырь этот до 1840 г. был католический, но с 40-го года его обратили в православный женский. Здание собора, переделанное из католического, не лишено характерности. В час ел отличный обед, а в четыре отправился в лес в экипаже и сделал в нем огромную прогулку. Теперь пишу это письмо в ожидании ужина. [...] Ваш П. Чайковский. Меня принимают здесь за жениха дочери M-me Мекк.

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (19 мая 1878)

[...]Сейчас возвратился с гулянья в очень веселом расположении духа, как вдруг мне подали д е п е ш у из Каменки, из коей узнаю, что телеграмма, посланная мною третьего дня из Жмеринки, не дошла. Весьма это меня удивляет и огорчает. Представь себе, Модя, что, несмотря на то, что я совершенно свободен, что мне никто не мешает и никто ни в чем не стесняет,—я все-таки не успеваю сделать всего, что бы хотелось, и это меня немножко раздражает. Хотел сегодня утром переписать пьесу скрипичную и не успел дописать и половины. Хотел написать письмо и Котеку, и тебе, и Надежде Филаретовне,— и не имею времени докончить сей листок, ибо хочу до заката солнца погулять, а потом ужинать, играть и спать. Как я исполню намеренье написать все три письма? Я продолжаю быть вполне довольным Браиловым. В нем нет прелести характерности, в нем ничто не напоминает старину,— все с иголочки, и вообще дом напоминает скорей городской, чем деревенский. Но зато  в с е  так роскошно, широко, комфортабельно. Сад мне все более и более нравится. Сегодня я перелез через стену сада, и передо мной невдалеке открылся небольшой квадратный лесочек. Я тотчас туда отправился. Оказалось, что это остатки сада, когда-то разведенного католическими монахами имеющегося здесь монастыря, бывшего до 1840 г. католическим. От стены, которой он был обведен, остались руины ворот, довольно живописных. Деревья старые, толстые, трава густая, сонная — просто прелесть что такое. Место это мне нравится больше всего из того, что я видел. Тут есть обширное поле для воображения. Я сел под огромный дуб, стал воображать, как некогда тут гуляли монахи, как они смиряли плоть. [...] Ничего, ничего... молчание!

7 часов вечера.

Ездил в завод, который грандиозен и великолепен. Брал с собой Алешу. Директор завода (граф Сципио) провел меня по всему заводу и относился ко мне, как к начальнику. Я конфузился. Оттуда поехали в лес, но едва приехали, как началась гроза. Я струхнул, и мы отправились назад, хотя тучка прошла, едва помочивши землю.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу, Браилов, (25 мая 1878)

Сегодня праздник вознесенья. Я сейчас был в монастыре и провел очень приятный час. Народу собралось гибель как туземного, так и пришлого, ибо здесь храмовой праздник. В церкви нельзя было найти места, но по протекции какой-то монашенки я попал на хоры. Церковь по смешению остатков католического храма с византийскими приделками очень курьезна и характерна. На потолке сохранились надписи латинские. Они состоят из названий различных добродетелей, специально мужских, как-то: scientia*, fortitudo (храбрость) и т. п. Певчие стояли сегодня тоже на хорах, и я наблюдал за лицами. Особенно «интересна  р е г е н т ш а , древняя старушка с очень красивым выразительным лицом. Управляет хором она мастерски. Некоторые вещи пелись по нотам, и очень изрядно. Значит, она имеет понятие о музыке? Откуда? Я в воображении своем построил целый роман.

Не дождавшись конца обедни, я вышел на монастырский двор, и тут зрелище открылось очень оживленное и любопытное. Во-первых, мне очень нравится здешний народный костюм. У мужчин он скорее польский; головы у них с чубами и подбритые, как у Тараса Бульбы. У женщин одежда несравненно красивее, чем у камѳноких. Почти у  в с е х великолепные коралловые бусы. Даже у слепых нищенок, сидевших рядком и певших хором что-то очень своеобразное, были чудные кораллы и красивые платья. Слепые играли, как на базаре в Каменке, на лирах и пели. Один, кажется, возвещал близость страшного суда: брат против брата, сусид против сусида!» Выходивший из церкви народ оделял нищих бубликами. У дверей церкви толпились продавцы и продавщицы разной дешевой дряни. Повсюду расположились группы и ели — кто сало, кто какую-то жидкость с капустой, кто просто хлеб. Тут же рядком гуляли юные девицы, учащиеся в школе при монастыре. Всё вместе очень живописно, очень интересно.

При моей любви к порядку правильности распределения времени, жизнь моя здесь установилась так прочно, как будто я целый век свой живу здесь. Иногда мне кажется, как будто все это  м о е, и дом и леса. Прогулки мои восхитительны, как пешие, которые я делаю утром, так и вечерние в экипаже и с чаем. Сначала я конфузился, что за коляской едет целый фургон с самоваром, посудой, столом, стульями, коврами. Но все это делается с такой охотой и услужливостью, что я уже ни мало не стесняюсь. Каждый раз еду в новое место. Но третьего дня место, где я пил чай, было до. того восхитительно, что я чуть не плакал от восторга. Это было на высоком берегу реки посреди чудного леса с роскошным видом в даль. Вчера мы ездили в далекий лес, где, как в Пизе, есть огороженное место с дикими козами. По возвращении домой был встречен сюрпризом. У моста меня ожидала лодка, сев на которую, я был привезен к беседке посреди пруда, и в ней пил чай, ловил удочкой карасей и т. д. Вообще я буквально катаюсь, как сыр в масле. [...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (27 мая 1878)

Что за пакостная система у судьбы во всякую бочку меду неизменно примешать ложку дегтя? Казалось бы, чего лучше, как мне, любящему от времени до времени уединение, пользоваться им в таком чудном месте и в такой восхитительной обстановке! Нет, все отрава какая-нибудь. Первые дни я грустил и беспокоился о тебе. Потом успокоился и начал было предаваться наслаждению беззаветно. Не тут-то было. Пришло письмо от Антонины Ивановны, и с этой минуты меня терзают  какое-то неопределенное беспокойство, потребность тотчас же приступить к делу и невозможность уехать отсюда без денег. И ехать нельзя, и наслаждаться спокойствием и одиночеством не могу. Но всего больше уетит и сердит меня мысль о том, что Толя живет в Москве, н я телеграфировал ему, чтобы ожидал меня там, а между тем определенного в виду ничего не имею. Я знаю, что Надежда Филаретовна не ударит лицом в грязь. Знаю, что деньги будут,— но когда, как? сколько? где? — этого ничего не знаю. Словом, нужно ждать подачки от своей благодетельицы. Положим, благодетельница так деликатна, так щедра, что благодеяния ее не в тягость. Но в подобные минуты все-таки чувствуется ненормальность, искусственность моих отношений к ней.

Между тем по-видимому все идет так, как будто я вполне счастлив. Гуляю, ем, катаюсь вечером в лес и всегда с чаем, утопаю в роскоши, удобствах,— но в тайне сердца червь беспокойства грызет меня. Минутами даже бывает совсем скверно. Пессимизм берет верх над всем, начинаю беспокоиться обо всем и обо всех.[...] Ничего не пишу. Даже не переписываю больше скрипичных пьес для Надежды Филаретовны. Или читаю, а для чтенья материалов бездна, или брожу по саду и в окрестностях, или ем и пью. Жаль, что погода вот уже два дня как испортилась. Третьего дня вечером мы только что приехали в лес, как началась жестокая гроза, все время заставившая меня просидеть с закрытыми глазами и ушами в сарае на пасеке. Вчера день был холодный, но вечером мы все-таки ездили в лес, с чаепитием. Боже, до чего я бы наслаждался, если б не проклятая л о ж к а  д е г т ю . Например, что за прелесть вчерашний лес, искание белых грибов, которых здесь не мало, и потом восхитительная полянка, на которой мы пили чай! Вечером вчера сыграл чуть не всего «Евгения Онегина»! Автор был и единственным слушателем. Совестно признаться, но так быть, тебе по секрету скажу. Слушатель до слез восхищался музыкой и наговорил автору тысячу любезностей. О, если б все остальные будущие слушатели могли так же умиляться от этой музыки, как сам автор.

 П.И. Чайковский - сестре Александре Ильиничне Давыдовой. Браілов, (28 мая 1878 г)

[...]По делу развода мне кажется необходимым тот- час же ковать железо, пока горячо. Поэтому, как это мне ни противно, а я должен уехать в Москву. Но ехать туда, не зная, что и как д е н ь г и,— нельзя. Между тем я еще не получил ответа на мое письмо к M-me Мекк, где я ей возвестил о согласии Антонины Ивановны и опросил, как поступить с десятью тысячами. Уехать, не дождавшись ответа, тоже нельзя, ибо наши письма могут разъехаться, да, наконец, она может быть пошлет мне деньги сюда. Не будь во всем этом несвоевременного отпуска Анатоля, большой беды бы не было. Но он в Москве, и он мне в Москве будет нужен. Я телеграфировал ему, чтоб дожидался меня, и боюсь, что ему ждать придется долго, да и совестно отнимать у него время от отпуска и заставлять по-пустому жить в Москве. Таким образом все последние дни я нахожусь в возбужденном и тревожном состоянии, которое отравляет мне все удовольствие. Кроме того я испытываю какое-то тяжелое и неловкое ощущение, чувствуя себя в эту минуту в безусловной зависимости от M-me Мекк. Я знаю, что этот ложный стыд ни на чем не основан. Она делает это с такой дружбой, с такой искренней любовью, она так богата и т. д., а все-таки неловко и совестно.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (30 мая 1878)

[...]На почте оказалось письмо от Надежды Филаретовны. Из письма этого я понял, что она и не намеревается присылать мне деньги сюда. Зато в Москве они ожидают меня. Тут же на станции я получил депешу от Анатолия. Он беспокоится, ждет. Я было совершенно упал духом,— но вдруг une idée lumineuse*. Возвратившись домой, я наврал какую-то чепуху дворецкому и попросил сто рублей. «Слушаюсь!» Через пять минут деньги были у меня. Я еду с несколько неприятным чувством, что пришлось брать деньги. Вместе с тем мне грустно, очень грустно расставаться с Браиловым, да и страх берет ехать в Москву.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (7 июля 1878)

[...]Я около 20-го числа уеду ненадолго в Браилово, где между прочим получу 2 500 р., которые нужню заплатить Антонине Ивановне. До чего неисчерпаемо щедра и добра эта Надежда Филаретовна! Переписка наша идет попрежнему. 18 июля она уезжает со всем семейством заграницу, а я тот час после нее приеду в Браилово и проведу там дней пять или шесть.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (19 июля 1878)

[...]В двенадцать часов приехал Алеша, которого я посылал с человеком Надежды Филаретовны, вместе с сим последним, передавшим мне деньги, милое письмо и превосходный альбом браиловских видов.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (29 августа 1878)

[...] Ну, словом, я решился выдержать до декабря, затем на праздники уехать в Каменку и оттуда написать, что я болен, разумеется, предварив по секрету Рубинштейна, чтобы он искал другого профессора. Итак, v i v e  l a  l i b e r t é e   t s u r t o u t  v i v e *  Н а д е ж д а  Ф и л а р е т о в н a. Нет никакого сомнения, что она апробует мое решескую жизнь то в Каменке и Вербовке, то в Петербурге с- Вами, то заграницей. Après tout** все к лучшему, и в настоящую минуту я совершенно успокоился насчет всяких газет.[...]

* да здравствует свобода и особенно да здравствует

** В конце концов

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (11 сентрября 1878)

[...] Письма от Надежды Филаретовны чудные, и я уверен, что она меня поощрит оставить Москву. Все дело в ней.

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (29 сентрября 1878)

 Толичка! Вчера я получил письмо от Надежды Филаретовны. Это был ответ на мой вопрос: как она относится к моему желанию уйти отсюда? Как и следовало ожидать, она пишет, что она уже давно именно этого желала и заранее знала, что я перестану, как прежде, считать своим долгом оставаться в Консерватории. Письмо вообще самое успокоительное и произведшее на меня в высшей степени отрадное впечатление. Она находит также, что я хорошо делаю, не соглашаясь на предложение Давыдова, говоря, что мне нужно быть в п о л н е свободным человеком, и эти слова подчеркнуты, из чего можно заключить, что она не намеревается когда-нибудь прекратить свои субсидии. Я  д о н е л ь з я  доволен и счастлив.[...]

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (6 ноября 1878)

[...] Я получил от Надежды Филаретовны письмо, в коем она, как и следовало ожидать, просит меня не стесняться и оставаться в Каменке, если мне этого хочется, но не скрывает своей радости при мысли о моем возможном приезде. Разумеется, я все-таки поеду и уже назначил день отъезда. Он состоится во вторник 14-го числа.[...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (13 ноября 1878)

 [...]Завтра я еду заграницу. Я получил сегодня письмо от Надежды Филаретовны. Она предлагает мне две квартиры: одну в городе, другую за городом на Viale dei Colli. Я выбрал последнюю. Таким образом я уже заранее могу тебе дать мой адрес, который попрошу передать и Толе. Italie, Florence, Restaurant Bonciani, M. P. Tchaikovsky. [...]

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (14 ноября 1878)

 [...] Я останусь сутки в Вене и сутки в Венеции. Надежда Филаретовна уже наняла мне квартиру, и хотя, судя по описанию, квартира в прелестном месте, с чудным видом на Флоренцию, то в двух шагах от виллы, где живет Надежда Филаретовна и я боюсь, что это будет стеснять меня. Пиши мне по следующему адресу: Italie, Florence, Viale dei Colli, restaurant Bonciani.  [...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (18 ноября 1878)

[...] Впереди мне предстоит Венеция, где я пробуду день, и Флоренция, где Надежда Филаретовна приготовила мне квартиру, и, следовательно, можно себе представить, до чего обстановка моя будет хороша. Засим я совершенно свободен ехать куда угодно и оставаться заграницей сколько угодно. Следовательно, я вполне свободный и счастливый человек. Все это я превосходно сознаю, и тем не менее мне грустно до слез. Впрочем, и то сказать, Вена всегда мне была противна. [...]

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (21 ноября 1878)

  [...]путешествие из Вены сюда было приятно. Погода была чудная, в вагонах было свободно,— ну, словом, было отлично. Здесь меня встретил Пахульский (наследник Котека у Надежды Филаретовны) и привез в мое помещение, которое было натоплено, освещено и ожидало только принять своего удивленного и очарованного жильца. Квартира состоит из целого ряда великолепных комнат, а именно: из салона, столовой, спальни, уборной, ватерклозета и Алешиной комнаты. В салоне стоит чудесный инструмент, на письменном столе два огромных букета, все принадлежности письма. Меблировка превосходная. Я совершенно очарован всем этим, но главная прелесть состоит в том, что квартира за городом, что из окон чудный вид, что тишина невозмутимая, а между тем до города ходьбы полчаса. Я чувствую себя превосходно. Дорогой меня немножко беспокоила мысль, что Надежда Филаретовна будет так близко, что мы будем встречаться, и я даже минутами подозревал, что она пригласит к себе. Но письмо ее, лежавшее вчера на столе, меня совершенно успокоило. Можно очень легко устроиться так, что встреч никаких не будет. Она через три недели уже уезжает отсюда, и за это время мы, конечно, ни разу не встретимся.

Вообще насколько в Вене я грустил, настолько теперь мне весело и хорошо. Для занятий нельзя будет выдумать ничего более удобного и подходящего, как мое помещение. Теперь десять часов утра. В двенадцать будет подан завтрак, а после того я отправлюсь в город и прежде всего за письмами. Я трепещу при мысли, что рукопись моя пропала! Если ты еще не посылал ее, то тотчас же пошли (Florence, Viale dei Collii, restaurant Bonciani), пожалуйста. В Вене накануне отъезда я был с Алешей в опере и очень остался доволен. Давали « Р о б е р т а » в превосходном исполнении и с чудесной обстановкой. Алеша был вне себя от восторга. Я очень им доволен. Одно только меня злит — это то, что он дорогой все спит. От Вены до Флоренции ои почти все время спал. Но расположение духа у пего очень хорошее. Ласков до нежности.

Вскоре по получении этого письма ты увидишься с Сашей и Левой. Предупреждаю тебя, что я им не сделал признания насчет денег, получаемых от Надежды Филаретовны. Поэтому ты с ними покамест об этом не говори; то же самое передай и Моде. Скажи Леве, Саше, Тане, чтобы с посторонними они не говорили об Надежде Филаретовне, о моих отношениях к ней, о том, что я живу здесь на приготовленной ею квартире, и т. д. Вообще ни с кем, кроме Вас двух, пусть они не говорят о Надежде Филаретовне. Не забудь это передать им [...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (21 ноября 1878)

Не странно ли писать мне тебе из Флоренции? А пишу. Из письма к Толе, отосланного сегодня утром, ты уже знаешь подробности моего приезда и водворения на вилле Вопсіапі. Вилла эта есть не что иное, как ресторан, летом очень посещаемый, а в зимнюю пору абсолютно пустой, хотя в нижнем этаже и стоят на всякий случай накрытые столы. Верхний этаж, имеющий характер бельведера, очень хорошо меблированный и весьма уютный, занят мной. Вид из окон и с громадного балкона прекрасный, хотя саман Флоренция заслонена холмом. Тишина мертвая. Квартира хорошо отопляется и отлично освещается. Заботами Надежды Филаретовны приготовлено тысяча разных вещей или нужных или приятных. Т. е., кроме громадных и великолепных букетов, кроме миллиона письменных принадлежностей, зубных и всяких других щеточек, мыл, духов и порошков, есть великолепный новый венский рояль. Обед и завтрак очень обильный (Алеша от еды в совершенном восторге), но, как всегда в Италии, не особенно вкусный. Вина великолепные. Ну, словом, обстановка чудная, даже папиросы (2 р. 50 кол. сотня) от Бостанжогло есть... После завтрака мы пошли с Алешей через S. Miniatо в город. Милый город! Он теперь не имеет того празднично веселого вида, который придавала ему весна в наше с тобой пребывание, но в нем есть что-то мне родное и приветливое. [...]  я пошел один на Via Tornabuoni, чтобы купить нот у Риккорди, и оттуда на Via Cerretani, где у нашего отеля дал Алеше rendez-vous. Боже мой, как мне приятно было взглянуть на наши окна, увидеть на пороге швейцарской знакомые рожи двух служивших за обедом лакашей [...]. Купил «L e г о i d e L a h o r е». Возвратившись домой, обедал, играл, пил чай, приготовленный Алешей из чая Надежды Филаретовны, а теперь пишу тебе. Прощай, голубчик. Целую тебя, Колю и Толю. Твой П. Чайковский. Надежда Филаретовна занимает целый громадный дворец недалеко от меня. 

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (23 ноября 1878)

Живу я очень хорошо, очень роскошно и очень покойно. Но не «могу скрыть, что близость Надежды Филаретовны немножко стесняет меня. Она очень часто мимо ходит и ездит. Что, если я с ней встречусь? Как мне поступить? Она повидимому этого вовсе не боится, так как даже прислала мне на субботу билет в театр, где и она будет. Она предлагает мне осмотреть ее виллу и хотя говорит, что во время осмотра я не встречу ни души, но мне все как-то боязно. Иногда мне даже кажется, что уж не желает ли она теперь личного знакомства, хотя в ее ежедневных письмах нет пи единого намека на это. Все это делает меня не вполне свободным, и, признаться оказать, в глубине души я очень желаю, чтобы она скорее уехала. А уедет она 9-го по нашему стилю. Я сейчас сделал огромную прогулку, ходил пешком в город, в городе долго бродил и возвратился все-таки пешком. Погода идеально чудная. Виды на город и на всю долину Арно с Viale dei Colli чудесные. Порядок моей жизни такой. Встаю около восьми. После кофе занимаюсь. В двенадцать часов мне подают завтрак из двух кушаний с десертом. После завтрака гуляю и по возвращении домой играю, или читаю, или еще немножко занимаюсь. В шесть часов подается бесконечно длинный обед и не особенно вкусный. После того я играю, пишу письма, читаю, брожу по великолепному громадному балкону. В двенадцать часов ложусь спать. Сегодня будет уклонение от установленного порядка, т. е. я поеду вечером в театр. Здоровье мое отлично. Никаких определенных предположений я пока не имею. [...]

 П.И. Чайковский - сестре Александре Ильиничне Давыдовой (25  ноября 1878)

 [...] Я поселился среди совершенно безмолвной и пустынной, но прелестной местности, в квартире, которая, как и следовало ожидать, преисполнена ком- форта и даже роскоши. [...] Я думаю, мало на свете людей, которые, подобно мне, могли бы без скуки и тоски проводить дни в таком безусловном одиночестве, как я. Случается вечером, что Алеша ляжет спать часов в 9, а я до 12 часов сижу один среди такой абсолютной тишины, что ни единого звука, кроме биения собственного сердца не слышишь. Дом мой на горе. Ночи теперь лунные; иногда я выхожу на балкон и наслаждаюсь этой тишиной и этим одиночеством. [...] Ничего не может быть трогательнее, как заботливость, которою меня окружает моя невидимая добрая фея M-me Мекк. Но близость ее от меня меня немножко смущает. [...]

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (27 ноября 1878)

[...] Я начинаю до того сживаться с Villa Bonciani, с своим одиночеством, с восхитительной тишиной моей чудесной квартиры, что уж окончательно не скучаю. По вечерам иногда бывает до того хорошо! Книг у меня не мало. Есть и ноты. То и другое присылает Надежда Филаретовна, но есть и свои.[...] Итак, мне здесь прекрасно, и так как я знаю, что ничто мне не мешает, когда захочу переменить место и образ жизни, то я не скучаю. Но близость Надежды Филаретовны все-таки делает мое пребывание здесь как бы не свободным. Притом, несмотря на все ее бесконечные и еже- дневные уверения, что она счастлива, чувствуя меня близко, мне все кажется, что и она должна ощущать нечто ненормальное. Она, бедненькая, считает своим долгом ежедневно писать мне письма, и видно, что иногда затрудняется в материале для беседы. С своей стороны, и я тоже не всегда имею что писать, а тоже почитаю себя как бы обязанным ежедневно писать. А главное, меня все преследует мысль, что она уж не хочет ли заманить меня? Но, впрочем, ни в одном письме намека на это нет.

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (29 ноября 1878)

[...]  Надежда Филаретовна тоже была в театре, и это меня стесняло, точно так же, как и вообще ее близость от меня постоянно меня стесняет. Мне все кажется, что она желает видеть меня; например, я каждое утро вижу, как, проходя мимо моей виллы, она останавливается и старается увидать меня. Как поступить? Выйти к окну ии поклониться? Но в таком случае почему уж кстати не закричать из окна: з д р а в с т в у й т е ! Впрочем, в ее ежедневных длинных, милых, умных и удивительно ласковых письмах нет ни единого намека на желание свидеться. Погода вчера стояла такая дивная, что я был в бешеном восторге. Крыша моей виллы есть терраса, с которой дивный вид на город и окрестности. Я большую часть времени от завтрака до обеда сидел на этой террасе. [...] 

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (30 ноября 1878)

 [...]  Что мне правится здесь, так это совсем не город, не погода, а моя уютная тихая квартира и в особенности та абсолютная тишина, которою я наслаждаюсь по вечерам. Меня это в высшей степени освежило и отдохновило от всех испытанных треволнений. Н а д е ж д а  Ф и л а р е т о в н а продолжает окружать меня самыми трогательными и нежными заботами; мы переписываемся ежедневно,— но, повторяю, близость ее тяготит меня, и я не чувствую себя свободным. Вот единственная неприятная сторона моей здешней жизни. [...] 

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (5 декабря 1878)

 [...] Кроме больших прогулок, иногда, вооружившись биноклем, я отправляюсь на крышу, которая устроена в виде террасы, и долго наслаждаюсь видами. В городе бываю мало,— очень далеко. Надежда Филаретовна перестала меня стеснять. Я даже привык к ежедневной переписке, но нужно отдать справедливость этой не только чудной, но и умнейшей женщине. Она умеет так устроить, что у меня всегда есть бездна материала для переписки. Ежедневно я получаю от нее утром огромное письмо, иногда даже на пяти листах, и вместе с этим русские газеты и «I t a l i е». Я ей отвечаю вечером. Равно в 11^1/2 утрам она проходит мимо меня и пристально смотрит в мои окна, стараясь увидать меня, но не видя по близорукости. Я же ее отлично вижу. Кроме этого, мы виделись с ней раз в театре. Ни малейших намеков на желание свидеться нет, так что в этом отношении я соівершенно покоен. Вообще говоря, мне здесь отлично, и моему мизантропическому нраву ничто не препятствует, даже лакей, подающий еду, очень учтив, но совсем неразговорчив. [...] 

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (6 декабря 1878)

[...] Все мои окна отворены: я ходил пешком в S. Miniato в одном сюртуке,— ветра ни капельки, ну, просто, очарованье. И там не менее я не в духе! И причиной этого сегодня—кто бы ты думал?— Надежда Филаретовна! Эта баснословно благодетельная для меня женщина выдумала следующее. Уже в нескольких письмах ее были намеки, что она хотела бы, чтобы  в с е г д а  было, как теперь, чтобы  в с е г д а  она принимала на себя все заботы обо мне (ты уже знаешь, что я здесь ничего не плачу, хотя обычную сумму аккуратно 1-го декабря я получил). Я думал, что это только так говорится. Но сегодня она пишет мне, что решила после Вены в конце января приехать в Париж и просить меня теперь туда не ехать, и уж если я не хочу ехать в Вену (она мне это предлагала), то чтоб отправлялся теперь в Clarens, а в Париж пожаловал бы к 1-му февраля. Другими словами ей хочется, чтоб и в Париже я жил не сам но себе, а на нанятой ею и снабженной всем нужным квартире. Я отвечал, что мне нужно достать материалы для оперы в Париже (это правда) и что поэтому я все-таки поеду теперь в Париж на несколько дней, но затем готов ехать в Кларан и 1-го февраля явиться в Париж. И вот, написавши это, злюсь. Ты скажешь, что я бешусь с жиру. Это правда, но правда и то, что как ни деликатно, ни нежно, а Надежда Филаретовна все-таки несколько стесняет мою свободу и что я с наслаждением отказался бы от ее квартир, если б можно было, ибо денег, даваемых ею, мне вполне достаточно для моего благоденствия.

Господи! Прости мое прегрешение. M н е жаловаться на Надежду Филаретовну! Это ужасная подлость! [...] 

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (10 декабря 1878)

[...]  Модя! Последние дни прошли в очень сильной творческой лихорадке. Я принялся за «Орлеанскую Деву», и ты не можешь себе представить, как это мне трудно досталось. Т. е. трудность не в отсутствии вдохновения, а, напротив, в слиш- ком сильном напоре оного. (Надеюсь, что ты не упрекнешь меня в самохвальстве). Мной овладело какое-то бешенство; я целые три дня мучился и терзался, что материалу так много, а человеческих сил и времени так мало! Мне хотелось в один час сделать все, как это иногда бывает в сновидении. Ногти искусаны, желудок действовал плохо, для сна приходилось увеличивать винную порцию, а вчера вечером, читая книгу о Жан д'Арк, подаренную мне Надеждой Филаретовной (великолепное издание, стоящее по меньшей мере франков двести), и дойдя до процесса abjuration* и самой казни (она ужасно кричала все время, когда ее вели, и умоляла, чтоб ей отрубили голову, но не жгли) я страшно разревелся. Мне вдруг сделалось так жалко, больно за все человечество и взяла невыразимая тоска! При этом вдруг мне вообразилось, что вы все больны, умерли, что я такой бедненький (точно будто меня сослали сюда насильно), и т. д. Ну, словом, сильно возбужденные нервы требовали пароксизма. [...] Надежда Филаретовна уезжает отсюда в четверг 14/26, а я в пятницу 15/27 прямо в Париж, впрочем, если до тех пор придет наконец пресловутая с ю и т а.[...]  

^{* отречения}

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (11 декабря 1878)

[...]  Надежда Филаретовна очень рекомендовала мне на днях какие-то рассказы Д о д е . Начал, но пересилить не мог. Точно так же я дважды тщетно принимался за «Une p a g e d ' a m o u r » . Итак, остается читать только исторические статьи, но опять-таки и история невсякая -мне интересна, а лишь специально XVIII век и, пожалуй, XVII. Но зато с каким наслаждением я читал в двух книжках «Русского Архива» переписку Екатерины с Гриммом! Кроме того, не без удовольствия читаю "Жизнь животных"  Брема. Эти огромные шесть томов я купил в Москве накануне отъезда. Из газет я ежедневно получаю «Московские Ведомости» от Надежды Филаретовны, а также иногда «Голос», когда есть статьи Лароша. Но что я прочел с захватывающим интересом, так это книгу о «Jeanne d' Агс», присланную мне тою же Надеждой Филаретовной. [...]  

П.И. Чайковский - Льву Васильевичу Давыдову (будущий сват) (12 декабря 1878)

 [...]  Близость M-me Мекк немножко смущала меня в первое время, и, при- знаться, я побаивался, что уж не изменила ли она своей ligne de conduite ** и не хочет ли завлечь меня к себе. Оказалось, что нисколько. Ежедневно в 11 часов она проходит мимо меня и пристально смотрит в мои окна, но за близорукостью никогда меня не видит; раза два мы были вместе в театре, т. е. она с своими в ложе, а я в партере,— и только! Но зато переписка ежедневная. Ах, Лева, что это за странная, но вместе с тем умная и Добрая женщина! Да! кстати. Пожалуйста, прошу тебя и всех Вас по возможности ни с кем, кроме самых близких, об моих отношениях к ней не говорить. Хотя ничего не может быть невиннее этих отношений, но не преминут раздуть это в какую-нибудь мерзость, и если мне от этого ни тепло ни холодно, то ей может быть неприятно. Нужно, чтобы это не сделалось достоянием публики, особенно московской, язык которой и без того не мало чесался насчет и меня и ее. [...]  

П.И. Чайковский - брату Анатолию Ильичу (14 декабря 1878)

 [...]   Вчера я оказал подвиг необыкновенного гражданского мужества. Надежда Филаретовна в своем прощальном письме (она уезжает сегодня) прислала мне все счеты по вилле Bonciani, уже уплоченные, кроме того двести франков на случай, если из-за рукописи я засижусь здесь, и две тысячи франков золотом на издание сюиты! Хотя деньги у меня есть, но не особенно много, а именно, две тысячи пятьсот франков, которые должны мне хватить до 1-го февраля, и потому — ох, как мне не помешала бы для Парижа эта сумма! Но меня обуяло гражданское мужество. Я нашел, что просто неприлично брать с нее, кроме всего, что она для меня делает, еще деньги  н а  и з д а н и е, которое мне не только ничего не стоит, но еще приносит гонорарий от Юргенсона. Кроме того, мне не хотелось взять с нее эту уплату за мои занятия с Пахульским, которому я давал два раза в неделю уроки. Ну, словом, при самом ласковом письме я возвратил ей две тысячи двести франков, а теперь (о, стыд и позор!) жалею. Вообще я иногда ужасаюсь своему сребролюбию и жадности к деньгам, чего к своему величайшему удовольствию не замечаю в тебе, судя по тому, что ты предлагаешь мне сто рублей! Ах, ты глупенький! Ну, что мне от твоих ста рублей? Если б «Вакула» принес тебе не двести, а две тысячи рублей, то и тогда я бы не взял с тебя ни копейки. Вообще ничего я так не желаю, как чтобы ты и Модя были в денежном отношении так же блестяще обставлены, как я.

[...] Вчера я был в театре. Билет мне прислала Надежда Филаретовна, которая тоже была со всем семейством, и в антракте я с смешанным чувством любопытства, умиления и удивления рассматривал ее в бинокль. Она болтала с своей прелестной дочкой Милочкой, и лицо ее выражало столько нежносги и любви (это ее любимица), что мне даже понравилась ее некрасивая, но характерная внешность.

П.И. Чайковский - брату Модесту Ильичу (15 декабря 1878)

[...] Я должен был уехать сегодня, но так как посылки нет, то я принужден еще прожить день, хотя это нимало не весело. Надежда Филаретовна уехала, и, сверх ожидания, я испытываю большую тоску по ней и пустоту. Я со слезами на глазах прохожу мимо ее пустынной виллы, и Viale dei Colli сделалась мрачна и скучна. Я так привык ежедневно иметь с ней общение, каждое утро смотреть на нее, проходящую мимо меня со всей своей свитой, и то, что вначале меня стесняло и конфузило,— теперь составляет предмет самого искреннего сожаления. Но, господи, что это за удивительная, чудная женщина! Как трогательны были все ее заботы обо мне, доходившие до мелочей, но в общем сделавшие мою жизнь здесь в высшей степени приятной.[...] 

---

---